— Да, отказаться никак нельзя, — сказал потом отец.
— Может, оно и так, — ответил Шеу. — Вы сейчас в кооперативе — это все равно что буйвол, которого в плуг впрягли: куда погонят, туда и пойдете. Это вот я единоличник, меня никто заставить не может.
— Ну вот еще, меня-то тоже никто не заставит, — раздраженно заметил отец. — Если дело говорят, так я слушаю, а нет — так я всяким глупостям потакать не собираюсь!
Шеу сердито вытаращил глаза:
— Я им честно сказал: хотите прокладывать дорогу — прокладывайте, только уж моего поля не троньте! Нечего портить! И вот пожалуйста, вчера гляжу — притащились и обмеряют межи, там несколько девиц было и эти парни. Я ведь просил: нечего меня «освобождать», не хочу! Если они свои плечи пока не могли освободить, то чего о чужих заботиться!
Он помолчал немного и продолжал:
— И все из-за этого «активиста». Сегодня «ценная инициатива», завтра еще одна, не менее «ценная». Вот моему деду и отцу просто жилось: шею в плуг — и пошли пахать! Ни о какой «рационализации» и минутки не было подумать, попросту бы тогда с голоду сдохли. Зато теперь рты набить есть чем, да и для собраний времени хоть отбавляй, не знают, чем заняться, вот и придумали эту «рационализацию», всех порядочных людей только запутали.
Отец задумался, потом спросил:
— Ты не слышал разговоров про то, что наша молодежь какую-то тележку придумала, чтобы удобрения не на коромыслах носить, а возить? Говорят, раза в четыре быстрее получается?
Шеу пренебрежительно скривил губы:
— А, тачка! Ну, просто тележка куцая, что ли, в каких раньше свиней на рынок возили. Если с ней неосторожно обращаться, опрокинется и человека и удобрения угробит! В жизни не видал, чтобы удобрения на тележках для свиней возили! Такое только от нашего «активиста» и услышишь... Если вам делать нечего, можете всей семьей отправляться ему на помощь — выравнивать дорогу для его тележки!
Ман, которая после ухода Сунга сидела на крыльце и чинила старые корзины, слушала этот разговор молча. Всякий раз, когда к нам в дом приходил Шеу, Ман или делала вид, что не замечает его, или хмурилась, сердито глядя себе под ноги. Она никогда не вмешивалась в их разговоры, хотя эти беседы ей никак не могли нравиться: какие-то слухи, болтовня о соседях и тому подобное. Однако на этот раз, едва Шеу замолчал, она отложила в сторону корзину, нахмурившись, повернулась к ним и сказала:
— Отец, не слушай, что он говорит. Ему все бы только перечить! Люди не для себя, для всех стараются. Стоило только до его поля дотронуться, как он уже сразу на дыбы...
Шеу страшно разозлился. Руки у него дрожали, на лице застыла кривая ухмылка. Он медленно заливался малиновой краской, его и без того длинное лицо от этого, казалось, еще больше вытягивалось.
— Да, уж такие мы есть, отсталые ведь! Только такие передовики, как «активист» да ваши подружки, и могут за что-то взяться! Я, как вы мне не чужие, вот что скажу, и вы, Ман, тоже меня послушайте: будете во всем «активисту» потакать, до того докатитесь, что в один прекрасный день придется вам по миру идти. Мне уже и говорить-то об этом надоело! Пусть каждый делает, что ему вздумается...
Шеу покосился на отца, и тот попытался одернуть сестру:
— Ты вот что, Ман...
Но Ман не дала ему договорить:
— Никто ему плохого не желает. Не нравится — его дело, никто не заставляет его работать вместе с нами, только нечего других отговаривать, на свою сторону перетягивать!
— Что это она говорит! Кого я отговариваю, кого перетягиваю? Сами подумайте, у нас в деревне не дороги, а хребет буйвола, так изрыты! А поля какие — одни кочки, плуг и тот не проходит, что уж и говорить об этой тележке для свиней! Тоже мне рационализация!
Но Ман не сдавалась:
— Смешно просто! Да ведь больше всех обрадуется тачке ваша жена!
Отец расхохотался так, что поперхнулся дымом.
— А что, разве не так? — спросил он, откашлявшись. — Ну, ну, не обижайтесь, Ман пошутила.
Ман взглянула на Шеу и с улыбкой сказала отцу:
— Да нет, какие тут шутки! Не веришь, сам спроси у его жены, увидишь, что она тебе ответит...
Шеу ужасно рассердился и, злобно бормоча, вытаращенными глазами уставился на Ман.
Улыбка пропала с ее лица.
— Ваша жена лично мне говорила: «Я готова поддержать все, что может облегчить работу, ведь у нас дома все на мне: пашу я, бороню я, рассаду высаживаю я, воду таскаю я, удобрения ношу я. Муженек мой ни разу в жизни коромысла не поднял, где уж ему кого-то жалеть!» Она сказала, что согласна во всем участвовать и очень довольна, что мы придумали использовать тачку для вывоза па поля удобрений! — одним духом сердито выпалила Ман.
Вот так штука! Оказывается, Шеу не умеет ни пахать, ни сеять! Не подумайте, что я сам не умею этого делать. Я не какой-нибудь задавала! Я никогда бы так не сказал про Шеу, если бы не умел всего этого. Когда мой отец приучал буйволенка, он позволил мне несколько дней походить за плугом.
«Сын крестьянина должен уметь пахать,— говорил он.— Сама земля не родит, на бога уповать бесполезно».
Конечно, мои борозды были не очень-то прямые, да и землю у меня плуг вынимал неглубоко и неровно. «Ну как, Шао, твое сражение с плугом?» — шутил отец, но все же похвалил и сказал, что раз я хочу научиться — значит, обязательно научусь.
Что ж, если Шеу не умеет пахать, я ему должен помочь, он-то многому меня научил, подумал я и тут же предложил Шеу:
— Если хотите, я научу вас пахать. Я уже учил Ман! Только она плохо плуг держит, буйвол и плуг и ее валит то на одну, то на другую сторону, а она меня ругает. «Все из-за тебя», — говорит. Скажи, Ман, ведь правда?..