У подножия горы Нге - Страница 47

К оглавлению

47

Мысли о Лыое напомнили, зачем он ждал возвращения сына.

Полицейский приподнял майку сына и на его худенькой груди, там, где бьется сердце, увидел большую букву «Р», нарисованную красной тушью.

Мальчишки носили этот знак на сердце, он напоминал им, что они отряд Революции.

«Он недостоин больше носить наш знак», — сказал Хок о Лыое там, на берегу.

Темное, продолговатое лицо полицейского, обычно такое надменное, сейчас выражало растерянность. Все коммунисты, которых он когда-либо арестовывал и которых потом пытали и убивали, — рабочий с соседней улицы, кузнец из предместья, продавщица овощей и много-много других, — прошли перед его глазами. У него закружилась голова, и он присел на край постели сына, точно пытаясь обрести в нем поддержку.

Не первый раз его сын с друзьями, ничего не боясь, приносят цветы на могилы бойцов. И они делают что-то еще более важное. Так все вокруг — весь родной город, весь Юг. Коммунисты, патриоты не сдадутся никогда — на их стороне правда. Их не упрятать в тюрьмы, не убить. Новые бойцы встают на место погибших и становятся все сильнее, потому что они — народ. Но как народ потом отнесется к таким, как он, полицейским? И в лицо ему ударили ненависть и презрение в голосе сына там, на берегу: «Предатель!»

Забылся он только к рассвету, а когда проснулся, сына дома уже не было. Первое, что полицейский увидел, заставило его нахмуриться. В углу лежала та самая начатая пачка сигарет «Кэмел» и несколько смятых бумажек — деньги.

1959 г.

Нгуен Тхи
МАМЫ НЕТ ДОМА

Солнце в зените. С реки несутся сильные порывы ветра.

Несколько дней подряд по утрам шел дождь, небо было удушливым и мутным, как табачный дым. Но поднялось солнце, и небо сейчас прозрачно-голубое и высокое. Блестят на солнце высохшие песчинки на вырванных взрывами из земли клубнях батата. Переливаются жемчугами последние капли дождя под навесом караульной вышки.

Малышка снова забралась на пальму. Выпрямилась там во весь рост и смотрит вдаль. От ветра и солнца слезятся глаза. Малышка прислушивается. Уханье бомб, свист реактивных самолетов, урчанье катера на реке — все звуки, едва поднявшись в воздух, сразу растворяются в безграничном полуденном пространстве.

Малышка ждет винтовочных выстрелов. Они означают начало боя и здесь всегда хорошо слышны. Малышка и остальные дети к ним давно привыкли.

Но выстрелов почему-то пока не слышно.

Прошлой ночью мама заходила домой. На подбородке у нее блестели дождевые капли.

Скользнув холодным, мокрым краем полиэтиленовой накидки по лицу Малышки, мама наклонилась к маленькому, взяла его на руки, стала укачивать. Потом быстро прошла к тайнику, наполнила пояс патронами, заложила их в магазин винтовки и торопливо вышла из дома.

Уже во дворе она ласково погладила Малышку по голове:

— Будешь варить рис, смотри не сливай воду, обваришься. Вернусь завтра.

Малышка услышала, как мама перепрыгнула через канаву перед домом, подумала, что мостик от дождя, наверно, стал совсем скользким. Потом мамины шаги пропали в стоне снарядов и шуме дождя.

Сегодня утром мама снова проезжала мимо дома на лодке вместе с девушками-партизанками.

Мамин голос дети услышали еще издали. Они бросили батат, который пекли на кухне, и всей гурьбой побежали к каналу.

Мама причалила к мосткам, повесила на них связку баньу озорно брызнула водой в Хиёна — он был голышом, и лодка поплыла дальше.

Девушки, прислонив винтовки к плечам, голыми по локоть руками махали Малышке и другим детям.

Малышка и остальные тоже махали маме и девушкам. Махали до тех пор, пока лодка, замаскированная зеленью с торчащими из нее дулами винтовок, не исчезла за изодранными снарядами ветвями гардении с уцелевшими кое-где нежно-белыми цветами.

Малышка все ждала, не раздадутся ли винтовочные выстрелы.

Она уже который раз сегодня забиралась на пальму. Четверо младших стояли внизу.

Хиён, все еще голышом, широко расставил ноги и запрокинул голову.

Ань, чуть постарше его, подражая сестре, забралась на дерево у канала и тоже вытягивала загорелую шейку и остренький подбородок.

Тхань, выше ее на целую голову, с трудом удерживала на руках самого маленького. Иногда она поднимала руку кверху, указывая ему на едва заметную в листве фигурку сестры.

Малышка смотрела вдаль.

Раньше там желтели поля батата, зеленели сады. Малышка хорошо знала, что там были деревья пампельмусов с белыми цветами, стоял сахарный тростник и низкорослые сиамские пальмы. Сейчас все было стерто с лица земли бомбами и снарядами врага. Над мертвым, обугленным пространством торчал, сверкая на солнце, острый, как нож, шпиль собора в Бами, рядом чернела смотровая вышка поста марионеточных отрядов.

Еще дальше видна была лента реки, за нее уходили облака.

Малышка знала: еще миг — и оттуда раздадутся выстрелы. Там — фронт, на фронте мама и девушки-партизанки.

Малышка была там много раз, когда связная из уезда просила отнести маме срочный пакет. Она всегда обязательно прихватывала с собой корзинку — на обратном пути можно собирать батат на развороченном бомбами поле. Но интересней всего было забегать в школу.

Малышка таращила глаза на круглый рот учительницы, когда та учила детей петь. Часто учительница писала мелом на доске такие же круглые буквы. Малышка букв не знала. Сначала она не могла ходить в школу, потому что нужно было нянчить маленьких. Школой стала для нее игра, в которой она сама была учительницей, а четверо младших — учениками. Потом настоящую школу сожгли враги.

47